Русские аристократы во франции год. Побег от Революции: как зарабатывали на жизнь эмигрантки из России

543

Анна Юрьевна Смирнова-Марли (1917-2006)

АННА МАРЛИ -РУССКАЯ МУЗА ФРАНЦУЗСКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ

Асия Хайретдинова

Статьи в различных российских журналах:

«Еще одно имя замечательного русского человека, Анны Марли, возвращается на Родину. Возвращается не столько для того, чтобы собрать знаки почитания и любви, сколько для какого-то сводного отчета о талантливости и жизнеспособности нации даже в трагические периоды ее расчленения и неполноты друг без друга», - сказал Валентин Распутин, русский писатель, Лауреат Международной премии Андрея Первозванного «За Веру и Верность», об этой удивительной женщине.

30 января 2004 года большим праздничным концертом завершились XII Международные Рождественские образовательные чтения, в которых Фонд Андрея Первозванного принимал участие. На замечательном концерте, который проходил в Зале Церковных соборов Храма Христа Спасителя, выступили лучшие хоровые коллективы. Среди них был и хор «Пересвет», который исполнил две песни пока еще недостаточно известной у себя на Родине, в России, нашей соотечественницы Анны Смирновой-Марли. Были исполнены всемирно известный «Марш партизан» и новое произведение композитора и поэта Анны Марли - «Гимн Новой России».

Это о ней, нашей соотечественнице, которая никогда не забывает о своей Родине, генерал де Голль сказал: «Своим талантом она создала оружие для Франции».

Анна Смирнова-Марли, певица, поэт, композитор, человек уникальной судьбы, родилась в Петрограде в старинной дворянской семье. Среди предков - Лермонтов и Столыпин, кузен матери - Бердяев. В доме над роялем висел портрет прабабушки, дочери атамана Платова, с надписью его рукой: "Дам в жены мою дочь тому, кто мне доставит Наполеона живым или мертвым". Ребенком ее увезли во Францию. Она выступала как балерина и завоевала титул первой красавицы зарубежной России. Свои песни Анна исполняла под гитару в легендарном кабаре "Шехерезада". Однако настоящая слава пришла к ней во время войны - когда из Лондона на волнах Би-би-си полетела во Францию ее "Песня партизан", чтобы стать гимном Сопротивления. Вступив в армию де Голля, Анна Марли объездила с концертами всю Великобританию, а после победы приняла участие в торжественном концерте в Париже.

Сегодня Анна Марли живет в США, где получила признание как композитор. В июне 2000 г., в день 60-летия обращения генерала де Голля к нации, она посетила Париж по личному приглашению президента Ширака. В присутствии президента и тысяч парижан ее удостоили высших воинских почестей и права зажечь огонь у Могилы Неизвестного Солдата под Триумфальной аркой. Анна Марли, русская француженка Анна Юрьевна Бетулинская, стала второй женщиной, которой доверили эту честь, - первой была английская королева Елизавета. Анна Марли - кавалер Ордена Почетного Легиона.

Асия Хайретдинова, 2004 год

После ареста и гибели отца от рук большевиков мать с двумя маленькими девочками (Анне исполнился один год) переправилась через Финляндию на юг Франции. Семья испытывала острую нужду, как и большинство русских эмигрантов, но многие беды скользили мимо детского сознания, не омрачая природной жизнерадостности девочек. Позже Анна Марли напишет о той поре: "Ривьера в 20-х годах была раем. Дни были наполнены солнцем, ароматом апельсиновых деревьев. Мои идеалы формировались под влиянием книг о Жанне д’Арк, о короле Дагобере, о рыцарях и трубадурах. Жили мы в Русском доме, бывшем госпитале времен Первой мировой войны.

Живая, талантливая девочка искала приложения своей энергии: в студии Юлии Седовой и Матильды Кшесинской постигала язык балета, брала уроки пения в консерватории Ксении Дараган, тайны композиции ей раскрывал Сергей Прокофьев. В ее жизнь входит гитара, с которой Аня уже не расстается и которую она называет "мое всесильное оружие". Анна Марли и ее гитара – всюду желанные гости. Ее сравнивают с Дорой Строевой и Александром Вертинским. Ей заказывали песни Морис Шевалье, Саша Гитри, Луи Потера (с легкой руки последнего и появился звучный псевдоним – Анна Марли).

Светила русской культуры в эмиграции Серж Лифарь, Коровин, Тэффи на конкурсе красоты 1937 года называют Анну Марли русской красавицей... И они были правы. На фотографии мы видим прекрасную женщину с мягкой улыбкой и лучистыми глазами.

Книга Анны Марли "Певец свободы" – живое, откровенное повествование о людях, с которыми она встречалась в разные периоды жизни, о русской эмигрантской среде, о детстве и юности, о перепутьях военной годины, сделавшей ее "трубадуром Освобождения". И как звуковое приложение к книге – песни Анны Марли на кассетах: "Слеза-слезиночка", "Гори, мое сердце, всегда", "Детство", "Не поплакать ни с кем, не забыться", баллада "Крещение Руси", совсем недавний "Гимн новой России" и, конечно же, знаменитый "Марш партизан"...

1940 год, немцы во Франции. Анна Марли оказалась в Лондоне, в центре французского Сопротивления во главе с генералом де Голлем. Судьба привела ее на радиостанцию "Французы говорят французам". На всю оккупированную Францию зазвучали ее марши и песни: "Париж – наш", "Мужество", "Освобождение". Интересна история появления на свет "Марша партизан". Вот как рассказывает о рождении своей самой знаменитой песни Анна Марли:

"На русском фронте идут бои, горят села, храбрецы уходят в леса, к партизанам. В мыслях я с Россией. Как никогда прежде, чувствую себя русской. Мне близка судьба моей далекой Родины. Одним порывом, как крик сердца, рождается мой "Марш партизан". Насвистываю мотив, пою... Перед мысленным взором – все, кто борется за свободу: русские, французы, итальянцы". Эта песня родилась зимним вечером 1942 года в Англии.

От леса до леса дорога идет вдоль обрыва.

А там высоко где-то месяц плывет торопливо,

Пойдем мы туда, куда ворон не летит, зверь не ходит,

Никто, никакая сила нас не покорит, не прогонит...

Анна Марли написала слова марша по-русски, мысленно обращаясь к русским партизанам, и только некоторое время спустя Жозеф Кессель и Морис Дрюон предложили французскую версию текста. На радио Би-би-си песню назвали "Герилья сонг", записали на пластинку и каждый день на восьми языках передавали по радио. Мелодия "Марша партизан" стала позывными французского подпольного радио. Марш запела вся сражающаяся Франция. В те далекие годы эта мужественная песня оставалась неизвестной только тем, для кого она была создана, – русским партизанам.

Пришла долгожданная победа. Анна Марли снова в Париже, она видит свои портреты на обложках журналов, слышит на улицах свои песни. Пришли дни славы. 17 июня 1945 года Анна поет во дворце Шайо на гала-концерте в честь исторического Манифеста генерала де Голля.

"Партер сверкает золотом, блистают ордена на военных мундирах, парижская элита окружает де Голля и его штаб. Хор в 180 человек одет в цвета национального флага. Я с моей гитарой кажусь песчинкой на огромной сцене. Странно: не чувствую ни страха, ни смущения. Сначала поет хор, а потом я под гитару исполняю "Марш партизан", "Гимн Освобождения" и "Марсельезу". Весь зал как один человек встает, все поют Гимн Свободы.

В первом ряду сидят моя мать и няня. Няня – крестьянка из Новгородской губернии. В свое время она бросила все, уехала с нами в эмиграцию...

А потом – торжественная церемония на эспланаде Дома инвалидов. Я пою, сидя на сцене на фоне знамен союзнических армий. Ко мне подходит маршал Монтгомери: "Знаете ли вы, что мои солдаты пели ваши песни в пустыне?" Всех превзошел большим парадным спектаклем громадный кинотеатр "Гомон-Палас": три оркестра, 600 артистов, три кордебалета. Концерт длился всю ночь: цирковые номера, балет, скетчи, пение... 4 часа утра. Конферансье объявляет долгожданную Эдит Пиаф. Она выходит на сцену – худенькая, маленькая, в простеньком платьице. И вдруг зал заполняет могучий голос, он проникает глубоко в душу... Триумф, публика неистовствует! Пиаф кланяется и, слегка сгорбившись, уходит со сцены. Проходя мимо, хлопает меня по плечу:

– Привет, гитара... Теперь твой черед...

Конферансье шутит: "Анна Марли, певец Сопротивления, выдержала четыре годы войны, наверное, выдержит и трудности этой ночи"... Храбро выхожу на сцену. Аплодисменты. На следующее утро в газетах писали: "Своим искренним жанром, четким ритмом Анна Марли еще раз подтвердила свое звание музы Сопротивления".

В послевоенный период Анна Марли много ездила с гастролями по странам Европы, Африки, Америки. В Рио-де-Жанейро встретила своего соотечественника Юрия Александровича Смирнова, главного специалиста металлургической промышленности Чили. Они поженились и прожили в любви 52 года до его недавней кончины.

"Часто мне хотелось с концертами поехать на Родину, но эмигрантское клеймо мне мешало, – написала Анна Юрьевна в одном из писем. – Я же отпрыск белой русской колонии. Ведь вы подумайте: в 1945 году после выступления в честь Победы в царской ложе, куда мы, артисты, пришли поприветствовать генералов-союзников, русский (не помню его имени, но известный, конечно, раз он вошел в Берлин) мне не подал руки. До чего шоры на глазах! Слава Богу, все это позади!"

В свои 82 года Анна Марли полна энергии. Автор свыше 300 песен на пяти языках, поэтического сборника "Мессидор", книги басен, нескольких сценариев – она создала в Буэнос-Айресе музыкальный театр, в США несколько лет руководила детским хором негритят "Марлетки", основала французский салон во Флориде, сейчас завершает вторую книгу своих воспоминаний "Певец Свободы".

"Меня как будто вихрем носили вдохновение и творчество, – писала в своих письмах Анна Юрьевна, – Я в жизни ничего не боялась и шла вперед, правда, принимая на себя часто самое тяжелое. Видно, рыцарская кровь играет. В моей жизненной мозаике много, достаточно, чтобы заполнить жизнь целиком. В данный момент я разбираю архив: фото, письма, документы, газетные вырезки. Все это перебираю и сортирую, остается главное. Вдруг пригодится!".

Анна Марли живет неподалеку от православного монастыря в Джорданвилле. В ее доме часто бывают гости из России. Гостил здесь и писатель Валентин Распутин, написавший в статье о судьбах эмиграции: "Еще одно имя замечательного русского человека, Анны Марли, возвращается на Родину. Возвращается не столько для того, чтобы собрать знаки почитания и любви, сколько для какого-то сводного отчета о талантливости и жизнеспособности нации даже в трагические периоды ее расчленения и неполноты друг без друга".

Недавно в Москве силами творческого клуба "Москвички" и Центральной детской библиотеки на Пречистенке был организован вечер "Возвращение Анны Юрьевны Марли", на котором прозвучали ее стихи и песни. Передачи о жизни и творчестве русской музы французского Сопротивления уже услышали на волнах радиостанции "Маяк" и "Москва и москвичи". Впереди – новые радио- и телепередачи, издание аудиокассет с песнями Анны Марли в исполнении российских певцов, выход в свет в переводе на русский язык ее стихов из сборника "Мессидор".

Анна Марли приглашена почетным гостем в Париж на празднование 60-летия призыва генерала Шарля де Голля продолжать войну против фашистской Германии вопреки предательству Петэна. Анна Марли будет присутствовать на открытии грандиозного Музея Сопротивления, в котором создана экспозиция, посвященная ее освободительным песням.

На своих поздних фотографиях седовласая пополневшая Анна Юрьевна все так же величественно прекрасна и очень похожа на Анну Ахматову. Как-то подруга Анны Юрьевны, наша выдающаяся певица Лина Мкртчян, сказала с горечью: "Две великие Анны подарены миру Петербургом: первая не обрела и памятника в нем, вторая – и памяти". Но если стихи Анны Ахматовой сами стали вечным памятником, то стихи и песни Анны Марли может донести до нас ее замечательный голос:

"Забудут!" – вот чем удивили!

Меня забывали сто раз,

Сто раз я лежала в могиле,

Где, может быть, я и сейчас.

А может, и глохла, и слепла,

В земле истлевала зерном,

Чтоб после, как феникс из пепла,

В эфире восстать голубом...

543

543

543

543

Эмиграция всегда трагедия, но отнюдь не всегда неудача. Брак не всегда любовь и страсть, но непременно – сотрудничество. Думаю, такими словами вполне можно говорить об этих двух людях. Их звали: его – Феликс, а ее – Ирина.

Он - потомок старого рода, ведшего свое начало от ногайских мурз, красавец, выпускник Оксфорда, наследник баснословного состояния; говаривали, что Юсуповы богаче Романовых.

Она – юная ослепительная красавица, принадлежащая к царствующему дому; внучка и любимица вдовствующей императрицы.

Эта пара имела все для ничем неомраченной долгой благополучной жизни.

Потом - революция, крушение привычного мира, утрата всего дорогого им, бегство, эмиграция.

Когда в 1919 году Юсуповы отплывали из Крыма на линкоре «Мальборо», в России у них оставались: 5 дворцов и 14 доходных домов, 30 усадеб и поместий по всей стране, сахарный, мясной и кирпичный заводы, антрацитные рудники и много чего другого.

Все пришлось бросить.

После того, как Феликс за несколько бриллиантов купил паспорта и визы, Юсуповы приобрели дом в Булонском лесу и обосновались в Париже.

Впереди лежала целая жизнь.

Думаю, им было страшно. Может быть, княгиня плакала. Он, наверное, молчал. Что он мог ей сказать??

Во Франции собралось более 300 тысяч русских эмигрантов. Те, кто смог вывести какие-то ценности, как Юсуповы, распродавали их за бесценок, поскольку из-за большого предложения цены сильно упали.

Представители аристократических фамилий едва не голодали. Ведь они практически ничего не умели. В особняке в Булонском лесу княгиня сама стирала и штопала белье. Средств не было. Что им было делать?? Они создали свой Модный Дом.

Франция, столица моды, оказалась наполнена женщинами, разбиравшимися в прекрасном, получившими блестящее образование, знающими, помимо обязательного французского, еще несколько языков, наделенными безупречными манерами. Они с детства одевались в лучших модных домах Европы, понятие «вкус» было для них определяющим; они хотели бы вернуться в мир изящного, где чувствовали себя своими – дизайнерами (в ту пору не было этого слова …), моделями, хотя бы вышивальщицами или швеями.

О них писал парижский журнал «Иллюстрированная Россия» 22 января 1932 года: «И вот в этот город робкой поступью вошла русская эмигрантка: в свое время ее мать и бабушка одевались у Ворта и Пуаре, а эта юная русская женщина только что вырвалась из ада революции и гражданской войны! Еще недавно служила она сестрой милосердия на фронте у Деникина и в английских госпиталях в Константинополе. Она вошла в столицу женской элегантности и постучалась в двери роскошного maison de haute couture. И массивные двери перед ней открылись, и она покорила все сердца...»

Это была авантюра, густо замешанная на отчаянии и гордости. В 1924 году на rue Obligado в Париже, в небольшой квартире русской художницы были созданы первые платья "IrFe" (Ирина/Феликс). В работе над коллекцией принимали участие князь Никита Романов, Мария Воронцова-Дашкова, княгиня Елена Трубецкая. По полу ползали, раскладывая нарисованные на старых обоях эскизы, княжны Оболенские – Саломия и Нина.

Дебют модного дома "ИрФе" состоялся просто и блестяще: Ирина без приглашения привезла своих моделей-аристократок на модный показ в парижском отеле «Ритц» на Вандомской площади.

Они произвели настоящий фурор. К публике вышла и сама княгиня Юсупова, носительница дорогой, тонкой, чуть трагической красоты

Вот она в моделях своего Модного Дома

В популярных журналах появились восторженные отклики: «Оригинальность, рафинированность вкуса, тщательность работы и художественное видение цветов сразу поставили это скромное ателье в ранг больших домов моды».

(княжна Ирина Оболенская в платье дома ИрФе, и современная реконструкция платья)

Взлет модного дома "ИрФе" был стремительным.

Юсуповы открыли еще три филиала: в Туке - популярном курорте в Нормандии, Лондоне и Берлине.

Светские дамы были в восторге. «Клиентки были всех национальностей. Приходили из любопытства и за экзотикой. Одна потребовала чаю из самовара. Другая, американка, захотела видеть «князя», у которого, по слухам, глаза фосфоресцировали, как у хищника» - вспоминал в мемуарах Феликс Юсупов.

(титульный лист каталога модного Дома "ИрФе")

В 1926 "IrFe" первым из русских домов выпустил собственную парфюмерную линию, представленную тремя ароматами: для блондинок, брюнеток и рыжих. Авторами аромата были Феликс и Ирина. Дизайн рекламного постера духов "IrFe", изображавшего флакон прямоугольной формы с граненым черным колпачком, создала принцесса Маргарита Греческая.

Несомненный успех Дома "IrFe" позволил Юсупову развивать новые направления деятельности: был открыт магазин юсуповского фарфора, а сам князь принял участие в оформлении трех парижских ресторанов.

Идеи были новы, вкус - безупречен, яркость - завораживающа, но - успех был бы немыслим без русских манекенщиц. Именно они поразили воображение публики - ничего подобного она доселе не видела. Кстати, не видела и после...

Посмотрите на них вместе со мной, пожалуйста

Это княжна Наталья Палей, дочь великого князя Павла Александровича. История его любви к женщине более низкого сословия, отказа от семьи, бегства и венчания на полустанке заслуживает отдельного рассказа. Скажу лишь, что все трое их детей оказались красивы той светлой красотой, какой бывают наделены дети, зачатые и рожденные в большой любви.

княжна Елена Трубецкая

виконтесса Женя д"Кастэкс - Горленко

Русские модели обладали прекрасным воспитанием, красотой, манерами и - громким титулом, сводившим с ума парижан.

княжна Мэри Эристова, урожденная Шервашидзе

Привычный парижанам образ "салонного манекена" - хорошенькой барышни небольшого ума, достатка и происхождения рассыпался в прах. Гостиные модных домов явили богиню.

Характеры многих - и как следствие, судьбы - могли быть сюжетом романа. Ведущей манекенщицей известного русского Дома моды "Итеб", основанного бывшей фрейлиной Императрицы, была Софья Носович, прославившаяся тем, что с оружием в руках сражалась с большевиками в рядах Белой армии. Была приговорена к расстрелу, но чудом спаслась и попала в Париж. В период гитлеровской оккупации она участвовала в Сопротивлении, ее схватили, пытали и она никого не выдала; позже была награждена орденом Почетного Легиона.

княжна Надежда Щербатова

Профессия манекенщиц в эпоху арт деко была «говорящей». Им приходилось на нескольких иностранных языках рассказывать своим клиенткам о представляемых моделях, особенностях ткани, кроя или отделки. Поэтому русские дворянки, с детства знавшие 2-3 языка, очень ценились.

графиня Граббе, урожденная княжна Белосельская-Белозерская

Шок французов от появления в мире моды русских аристократок можно понять. Профессия "манекена" (так эти девушки назывались) была не престижной и несколько сомнительной. И, кстати, малооплачиваемой. Ателье держали «домашних манекенов», фигура которых подходила для постоянных примерок. Часами они простаивали на столах, пока им равняли подолы, драпировали и закалывали на них муслины, тюли и креп-марокены.

Другой категорией были салонные манекены, cadette du cabine. Это были штатные единицы в модном доме, демонстрировавшие созданные домом модели. Большие дома моды позволяли себе 6-8 «кабинных» манекенщиц, маленькие обходились 2-3 девушками. Дома моды выдавали им по паре шелковых чулок и золотистых парчовых туфель, подходящих ко всем моделям. Над девушками была начальница - шеф кабины, которая следила за опозданиями, фигурой и поведением девушек, а главное - исполнением двух самых важных запретов: пить кофе/курить в модельных платьях и кокетничать с мужьями клиенток.

Приподнятого языка/подиума тогда не существовало, девушки ходили среди посетителей, поэтому средний рост манекенщиц в те годы был 160 см; мода на высоких пришла лишь в конце ХХ века.

Показы проходили в салоне-гостиной каждого дома. Ежедневно проходило по 3 показа и к определенному часу, например, к 11.00, 14.00 и 17.00. Дамы из числа возможных клиенток и покупательниц приходили в свой любимый дом моды, чтобы посмотреть новинки сезона.

Отдельную немногочисленную категорию составляли "светские манекены", в платьях модного дома посещавшие балы, вечера, коктейли, где их фотографировали.

Русские манекенщицы и русские стремителньо стали неотъемлимой частью высокой моды.

Сначала кустарная продукция русских эмигрантов сбывалась через выставки-продажи, которые организовывали западные благотворительные фонды. Позже сбытом занялись активные люди из среды эмигрантов. О моде на русские изделия в Париже начала 20-х годов восторженно писал обозреватель журнала "Искусство и мода" Пьер де Тревьер: "В Париже есть не только русские рестораны. Кроме шоферов такси и учителей танцев, которые уверяют, что были царскими адъютантами, у нас есть нечто другое… все эти русские материи и украшения, созданные с редким искусством, с их притягательным многоцветьем кустарями, которые по странному стечению обстоятельств расположились по всей рю Фобур Сент-Оноре, от площади Бово до рю Руаяль… Я горячо верю, что наша мода попадет под непосредственное влияние этих наивных художников. Не сомневайтесь, туники парижанок скоро озарятся славянским духом или русским настроением."

(великая княгиня Мария Павловна, основательница знаменитого дома вышивки "Китмир". Ателье она назвала именем любимого пекинеса бывшего посла России в США Бахметьева.)

С введением нансеновского паспорта - признанного в 38 государствах документа политического беженца - русские эмигранты получили возможность открывать собственные предприятия. Возникли многочисленные ателье и швейные мастерские русских женщин-эмигранток, рабовших в русском стиле и называвшихся называясь увруарами (артелями).

(кн. Оболенская, кн. Трубецкая и Анненкова в модном доме «ТАО», Париж, 1926 г. ТАО - первые буквы фамилий создательниц предприятия)

Мода на русский стиль распространялась с быстротой лесного пожара. Сапожки, блузы-казак с косой застежкой, шапки, вышивки, головные уборы-кокошники, большой воротник-стойка, названный "боярским" - были хитами 20х годов; изюминками коллекций Коко Шанель.

Они работали не разгибаясь, и не только ради пропитания.

В 1925 на Выставке в Париже продукцию привезли и Советы. «Я узнала, - написала великая княгиня Мария Павловна, создательница модного дома "Китмир", урожденная Романова, - что советские русские будут иметь отдельный павильон на выставке, и приняла решение, что мы тоже должны показать нашу работу широкой публике. Было бы справедливо, чтобы все знали, на что мы, беженки, в большинстве случаев никогда ранее не работавшие, способны в нашем изгнании».

Надо сказать, тогда ей потребовалась вся ее гордость: советская делегация привезла не только набивные ситцы с серпами, молотами и звездами, но и платья Ламановой с пуговицами из хлебного мякиша, которые и получили Гран-при.

Да, творчество великой княгини не осталось незамеченным, "Китмир" получил золотую медаль и почетный диплом участника выставки. Оскорбительно выписанный на имя мсье Китмира.

Всех не перечислишь: законодатель, Дом «Итеб», созданный фрейлиной императрицы Александры Федоровны Бети (название Дома - ее имя наоборот) Буззард, урожденной баронессой Элизабет Гойнинген-Гюне, в первом браке баронессы Врангель; изысканный "Эльмис" кабардинки Эльмисхан Хагондоковой, позже кн. Баженовой, роскошный "Китмир" вел.кн. Романовой и конечно, конечно же "IrFe"

У Юсуповых было много клиентов в США, там же находилась и значительная часть их сбережений. Они потеряли и богатую клиентуру, и свои деньги.

К тому же роскошный аристократический стиль «IrFe» перестал соответствовать развивающемуся обществу. На передний план вышли простые универсальные модели Шанель, а затем и Диора.

В 1929 году скончалась обожаемая бабушка княгини Ирины, вдовствующая императрица Мария Федоровна; на открытом аукционе в Берлине советское правительство распродавало личные вещи Юсуповых, оставшиеся в России.

В 1930 было объявлено о закрытии Дома "IrFe" и филиалов. Только легендарные ароматы еще некоторое время продолжали продаваться.

Средств было так мало, что в конце концов все Юсуповы были захоронены в одной могиле, по мере того, как они постепенно умирали – старая княгиня Зинаида Юсупова, князь Феликс и пережившая всех их Ирина, которая скончалась в феврале 1970 года.

Но мы можем рассматривать старые фотографии, с которых глядят закутанные в меха и роскошные ткани русские эмигрантки, и быть признательными за то, что они сделали. "Ведь аристократия рождается из лучших войнов древности, а древность - времена совсем недавние" (с)

Если и есть на свете муза изгнания, то именно ею навеяны проникновенные строки из Данте, самого знаменитого изгнанника средневековья: «Земную жизнь пройдя до половины я очутился в сумрачном лесу…» Октябрьская революция, положи вшая начало Гражданской братоубийственной войне и «красному террору», завершилась массовым, почти библейским исходом из страны свыше двух миллионов российских граждан. Воистину, гениальное перо Данте не в силах описать страдания людей, ставших жертвами российского Армагеддона ХХ столетия. Как заметил Черчилль, «ни к одной из наций рок не был столь беспощаден, как к России…» По всему свету , в полосе Великого Рассеяния русской эмиграции , послышалась русская речь – от Парижа и Белграда – до Шанхая и Огненной Земли. Практически вся элита страны и многие деятели культуры Серебряного века оказались на чужбине. Уходя в изгнание, уносили они с собой священное чувство любви к Родине. Разрушение генофонда страны в ХХ столетии до сих пор еще мстит ее потомкам…

Cерж Лифарь: Побег в мечту

Прежняя российская жизнь лежала в развалинах. Позади были голод и лишения, ярость и безумие разбушевавшейся толпы, беспредел «красного террора». Надежды на лучшее быстро испарились: милость к падшим была не в духе времени.

Оставалось бежать без оглядки, пока волна насилия не захлестнет беженца…

Оговоримся сразу. Беженец, в отличие от эмигранта, по утверждению профессора Д.Н. Иванцова (см. «Русские беженцы в Югославии в 1921 году» // «Русский экономический сборник» – Вып. 7. – Прага, 1925 – С. 80) вынужден покинуть Родину, спасая свою жизнь, и оказаться там, куда загнала его судьба. Всей душой он рвется назад, рассматривая свое пребывание за границей как преходящий эпизод.

Путь на волю лежал через Одессу и Севастополь, Новороссийск и Владивосток по неспокойному морю, с риском для жизни. Уходили за границу – эстонскую и финскую, польскую и румынскую. На поездах и крышах вагонов, на палубах обледеневших кораблей сбились в кучу монархисты и анархисты, аристократы и нувориши, офицеры и кадеты, негоцианты и чиновники. На родине им места нет.

Все смешалось в обезумевшей от страха толпе беженцев из Совдепии.

Выпускать из страны стали потом, в годы НЭПа. Выпускали не всех…

Киевлянину Сергею Лифарю довелось стать беженцем во имя мечты – мировой славы. Он верил в себя, но его не выпускали…

И пришлось бежать ему, преодолевая невероятные препятствия, чтобы попасть в Париж – к Дягилеву.

16-летним стал он учеником балетной студии Брониславы Нижинской (сестры знаменитого танцора Вацлава Нижинского). В такие годы о балете и мечтать не стоит.

Однако, он мечтал…

Но за мечту пришлось платить.

Со временем, ему вспомнят это на родине. Десятилетия спустя, в мае 1958-го, накануне гастролей Grand Opera в Москве, всемирно известному постановщику балетов откажут в советской визе. Лишь в начале 60-х посетит он Киев, город своего детства: на Байковом кладбище преклонит голову над могилой родителей, постоит у родного очага – одноэтажного домика, затерявшегося во дворах по улице Тарасовской…

В этой истории было все – пограничный городок с Польшей, утонувший в снежных сугробах, тайная явочная хата и жуликоватый проводник за бешеные деньги, наконец, сани с полозьями на скрипящем снегу и… погоня!

«Нас не догонят!» – хотелось выкрикнуть ему в азарте погони своим преследователям, красноармейцам в буденновках, ставших на пути его к мечте.

Погоня лишь раззадоривала Лифаря, в вихре езды он вдруг почувствовал огромную радость обретенной вдруг свободы, утраченной в годы революционной смуты.

Граница близка, а за ней – Париж, Дягилев!

По неокрепшему льду беглец буквально доползает до желанного берега…

Он – в Польше, а на том берегу – красноармейцы, Чека, «коммунистический рай»…

Но и здесь не легче. В польской приграничной полосе царит беспредел: сплошь да рядом воинские патрули хватают беженцев и перепродают их советским пограничникам. Подобным же бизнесом занимались местные старосты и целые банды мужиков польской Волыни. Пойманных грабили дочиста, а затем сдавали смертников-рабов их вчерашним хозяевам. Путь их – на Голгофу Соловецкую, в концлагеря…

Лифарю и его спутнику повезло больше остальных: чудом добрались они до Варшавы. Правда, ограбили их дочиста – вплоть до нательных крестов, а часть пути провели они в вагоне-леднике, и даже – повисели на ледяном ветру в хвосте поезда.

Неласково встретила их польская столица. Тщетно обивали беженцы пороги эмигрантских организаций. В вечном страхе за свою «нелегальность», в мучительных заботах о хлебе насущном и мечтах о венском кофе со сливками проходили дни и недели.

И под новый 1923-й год все изменилось в одночасье. Благая весть из Парижа – письмо от Брониславы Нижинской, от Дягилева – авансы, удостоверения и паспорта.

…Десятки лет спустя вспоминая драматические коллизии своего побега Серж Лифарь, уже признанный мэтр мирового балета, кавалер ордена Почетного легиона и шведского Ордена Ваза, более всего запомнил не обеды «Prix-fixe» в варшавском ресторане «Pod Copernik», а неповторимый вкус и запах венского кофе со сливками в отеле «Бристоль».

«La Vita e Bella!» – говорят итальянцы в таком случае.

Да, жизнь прекрасна…

Изгнанники Великого Рассеяния

Наверное, впервые в истории человечества уходило в изгнание свыше 2 миллионов людей (целая страна – по европейским меркам). По всему свету, в полосе Великого Рассеяния послышалась русская речь – от Парижа и Белграда – до Шанхая и Огненной Земли. Началось формирование Российского Зарубежья с центрами: в Париже – политической жизни, в Берлине – российской заграничной литературы и в Праге – эмигрантской науки и студенчества.

Литературной Меккой русской эмиграции 20-х гг. стал Берлин, «мачеха городов русских» (по язвительному замечанию Владислава Ходасевича), своеобразный перевалок на пути из России на Запад. В России еще разруха, дефицит бумаги и красок, а в Берлине уже к 1924 году действует свыше 80(!) российских издательств. В Берлине – Андрей Белый и «красный граф» Алексей Толстой, Илья Эренбург и Владислав Ходасевич, Борис Шкловский и пролетарский писатель Максим Горький. Они пока не решили, оставаться ли здесь или вернуться домой.

Разлука с Родиной, неуверенность в завтрашнем дне, нерешенность жизненных проблем побуждали беженцев искать опору в религии. И в феврале 1921-го в Югославию (тогда – Королевство СХС), город Сремски Карловцы, переехало из Константинополя руководство Всезаграничной Русской Церкви во главе с митрополитом Антонием.

На состоявшемся там осенью 1921 года церковном Соборе, провозгласившем Русскую православную церковь за рубежом, не признавались ни советская власть, ни московский патриарх. Своим указом Тихон осудил решения Собора и временно передал его полномочия митрополиту Евлогию, представителю Русской церкви в Западной Европе. В Сремски Карловцах пели осанну монархии, время которой истекло, а в Париже отец Сергий (Булгаков) создавал Богословский институт (Академию – в будущем), мечтая о грядущем объединении всех христианских церквей. Церковный раскол усугубился борьбой между «антонианцами» и «евлогианцами» и привел в середине 20-х к фактической изоляции церковной власти митрополита Антония.

Из Белой гвардии создавался Русский общевоинский союз (РОВС): под ружье, по оценкам барона Врангеля, становилась почти 70-тысячная армия. Планировалась и диверсионная деятельность, главным идеологом и вдохновителем которой стал генерал Кутепов, ставший преемником Врангеля в 1928 году.

Уходя в изгнание английские пуритане уносили с собой Библию, Гегель – «Феноменологию духа», а наши земляки – священное чувство любви к Родине, ее духовной культуре. Среди многочисленных общественно-политических эмигрантских объединений, действующих в Югославии, видное место занимала Русская Матица, вокруг которой объединились наши соотечественники для национально-культурной работы. Идея создания Русской Матицы опиралась на столетний опыт славянских матиц – Польской, Сербской и Чешской. Уже в апреле 1924 года в Любляне (Словения) действовал филиал Русской Матицы, основанной А.Д. Билимовичем, профессором Киевского, а в эмиграции – Люблянского университета. Со временем ее филиалы открылись по всей территории Югославии – Загребе, Мариборе и Нови-Саде. С ноября 1927-го по 1941-й отделение Русской Матицы там бессменно возглавлял Дмитрий Скрынченко (см. Арсеньев А.Б. «У излучины Дуная: Очерки жизни и деятельности русских в Новом Саду» – М., 1999).

Париж, зеркало русской эмиграции

Они собирались по «понедельникам», на литературно-музыкальных вечерах в парижском ресторане «Прокоп» – весь цвет культуры Серебряного века в изгнании. Среди литературных звезд – Бунин и Куприн, Мережковский и Гиппиус, Цветаева и Ходасевич, Вертинский и Шмелев, Ремизов и Тэффи. А рядом – великая плеяда философов: Бердяев и Сергей Булгаков, Федотов и Шестов, Ильин и Зеньковский. И едва ли не весь цвет русской живописи: Бенуа и Шагал, Коровин и Сомов, Судейкин и Фальк. А с ними – звезды «Русских сезонов» Дягилева: Карсавина и Павлова, Лифарь и Спесивцева, и великий актер Михаил Чехов. Венчает эту галерею сам Федор Шаляпин.

Разными путями покидали они Родину…

Иван Бунин и поэт Дон Аминадо в Одессе: приближалась конница Котовского.

Надежда Тэффи – в Новороссийске. Дала она себе зарок не оборачиваться на родные берега. Но – не выдержала: «… как жена Лота, застыла, остолбенела навеки и веки видеть буду, как тихо-тихо уходит от меня моя земля». Александр Вертинский – в Севастополе, в ноябре 1920-го, когда врангелевцы на сопках отбивались от наседавших красных. Николай Бердяев – в Петрограде, на борту «философского» парохода «Obеrbьrgеrmeister Haсkеn», на котором депортировали в Германию цвет философской мысли России в лице таких «особо опасных элементов» (по выражению Ленина), как философы И.А. Ильин и С.Л. Франк, А.А. Кизеветтер и С.Е. Трубецкой. Федор Шаляпин и Александр Бенуа выехали по липовым служебным командировкам.

Из двухмиллионной армии российских беженцев каждый десятый (а может – восьмой) осел во Франции, а в ее столице и парижских предместьях проживало до сорока тысяч наших соотечественников. Париж, позабывший тяготы военной поры, поразил своим беспечным жизнелюбием и сытостью беженцев из России, «почерневших от голода и страха» (по словам Надежды Тэффи). Тысячи кафе и ресторанов, увешанных бананами и омарами, кабаки Монмартра и бесчисленные автомобили на площади Согласия смутили даже Маяковского. Он приехал сюда в ноябре 1922 года с твердой уверенностью, что Европа загнивает и не за горами мировая революция.

Здесь жизнь бьет ключом: рядом с анонсом концерта Шаляпина в театре на Елисейских Полях – сенсационное сообщение о презентации парижского ресторана «Яр», точной копии московского, с участием легендарной Насти Поляковой. Своим звучным контральто «цыганский соловей» как и прежде вгонял парижский зал в транс. Публика валом валит на выставку Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова. Кто-то умудрился взять интервью у Нестора Махно: батька жил смирно, на тачанках больше не ездил…

«Мадам, уже падают листья…» – декламирует Александр Вертинский с эстрады кабаре «Казбек». Его сценическая маска Пьеро, как всегда, манерно-безупречна. «На Вертинского» ходят сливки французского общества, короли экрана, титулованные особы – Альфонс Испанский, Густав Шведский и великий князь Борис Владимирович со свитой. С киноэкранов и обложки «Иллюстрированной России» гипнотизирует публику Киса Куприна, красавица-дочь знаменитого писателя. Рекламируют моды русские модели – княгиня Марина Мещерская, Женя Горленко и Таня Маслова, Мисс Европа-1933.

С 1920 года возобновились «Русские сезоны» Дягилева; по-прежнему блистает Карсавина, а рядом с нею новая звезда – Серж Лифарь. Французский зритель, привыкший к декоративному убожеству Grand Opera, приходил в восторг от художественного великолепия декораций Билибина и Бакста, Шухаева и Добужинского, словно стремясь позабыть то страшное десятилетие, когда рушился весь привычный мир.

Элита русской эмиграции селилась в Пасси (Бунин, Мережковский и Гиппиус), центре Парижа, а те, что победнее – на парижских окраинах, где вокруг заводов Рено и Ситроен, вырос в одночасье русский пригород Биянкур, напоминавший московскую фабричную окраину. Кастовость белой эмиграции проявлялась и в посмертной их судьбе. Из Пасси элита эмиграции потихоньку перебиралась на элитное кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, а обитатели Биянкура оставались на местном. Там и упокоился Владислав Ходасевич, замечательный поэт Серебряного века (Биянкур описан Ниной Берберовой в серии рассказов «Биянкурские праздники»).

В апреле 1938-го Париж прощался с Федором Шаляпиным. Отпевали его у стен Grand Opera – подобной чести из иностранцев сподобился лишь он, певец земли русской. У катафалка, утопающего в цветах, пел хор Афонского, а французы плакали как настоящие русские. Литургию транслировали на всю Францию.

В декабре 1986-го в парижский некрополь попросился Серж Лифарь. «Здесь, в Швейцарии, я никого не знаю, – вздохнул он, – а там лежат все мои друзья»

На могильном камне выбили: «Serge Lifar de Kiev». Он и там остался киевлянином!

Ностальгия

«Айда в Булонский лес – березку обнимем!» – слышен клич русского Парижа 20-х. Что? Веселее стало? Вот и переведи русскую душу на французский лад!

Пожалуй, только Надежде Тэффи удалось так верно выразить общее настроение. «Приезжают наши беженцы, …, – рассказывает Тэффи, – отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить новую жизнь, и вдруг гаснут. Тускнеют глаза, опускаются …руки и вянет душа…, обращенная на восток. … Умерли»…

Чисто русский вопрос «Что делать?» звучит и в устах старого генерала в центре Парижа, (но только на французский лад). Оглядывая величественную площадь Согласия, он все бормочет: «Все это хорошо … очень даже хорошо … но que faire? Фер-то – ке?» (по-русски – «Что делать?»). Эта бессмертная фраза стала названием и главной сюжетной линией литературного шедевра Надежды Тэффи.

Чужбина не стала для них родным домом. Все не верилось, что изгнание надолго, быть может – навсегда. Думал ли кто, что ждать придется 70 с лишним лет? На Родину возвращались немногие: в 30-е гг. – композитор Прокофьев, художник Билибин и Куприн, в 40-е – Александр Вертинский, в 80-е – Ирина Одоевцева и Нина Берберова.

Положение усугублялось еще и неопределенностью правового статуса беженцев, который в 1924 году обернулся эмигрантским. В соответствии с категоризацией Лиги наций все они становились апатридами, то есть людьми без паспорта. Со временем, получат они «карточки» Нансена. Без подданства эмигрант не мог найти постоянную работу – только по контракту. Горек хлеб изгнанника! Чужие на Родине, чужие и здесь.

«Все пережитое… настолько кошмарно по своей жестокой бессмыслице и вместе с тем так грандиозно…» – занес в дневник отец Сергий (Булгаков). Служение Родине видел он на Западе, в стране «…еще сохранившейся христианской культуры…» В эмигрантской литературе – мемуарный бум: за воспоминания засели не только «столпы» белого движения (Деникин и Врангель, Бунин и Шульгин), но и представители иных течений (Павел Скоропадский и Нестор Махно, Василий Зеньковский и митрополит Евлогий).

Дела минувших дней, окутанные дымкой ностальгии…

Выяснение этих извечных вопросов «Кто виноват?» и «Что делать?» завершалось подчас на драматической ноте. Букетом роз хлестала милая дама Керенского по щекам, все приговаривая: «Это за Россию!» Но больше всех вытерпел лидер кадетов П.Н. Милюков. Не простили ему Февральскую революцию 1917-го, развал страны и гибель царя Николая II. Пуля, однако, досталась В.Д. Набокову, отцу писателя Владимира Набокова: он грудью закрыл своего патрона в зале Берлинской консерватории.

Наш земляк на Западе

В тот памятный день 10 ноября 1933-го газеты в Париже вышли с громадными заголовками «Бунин – Нобелевский лауреат». Милюков в «Последних новостях» говорил о моральной победе русской литературы в изгнании, а для каждого на чужбине этот день стал личным праздником. Еще бы! Самый лучший, талантливый – наш земляк…

А в Лондоне – триумф Шаляпина! На международном конкурсе оперных театров 1933-го победила русская опера, далеко опередив миланскую La Scala и берлинскую вагнеровскую труппу. «Король голоса» (так называли великого певца) на всех рекламных транспарантах английской столицы.

В США киевлянин Игорь Сикорский создает свой знаменитый вертолет. На киноплощадках Германии снимается Ольга Чехова, а ее муж Михаил Чехов – в Голливуде, во Франции – Иван Мозжухин. Скитается по свету Александр Вертинский: «И несем в чужие страны / Чувство русское тоски».

Наш земляк работает на Запад: во Франции – на французов, в Германии – на немцев, в США – на американцев. На конвеерах Рено и Ситроена трудятся в поте лица господа офицеры, те самые, кто спасал Париж в 1914-м. Теперь им брошена кость в горло за кровь, пролитую на Восточном фронте. Русским платят неважно, но берут охотно, организуя им бесплатный проезд из Белграда и Константинополя до заводских ворот. Казачество предпочитает крестьянский труд на виноградниках Шампани и Прованса, но лучше всех устроились те, кто попал в Донской казачий хор имени атамана Платова или в группу кубанских джигитов генерала Павличенко. Ими заинтересовался Голливуд.

Куском хлеба попрекают братья-славяне нашего земляка в Югославии: «Проклятый рус, я работаю на тебя!» Между тем, всю систему высшего и среднего образования отсталой страны, где уровень неграмотности достигал 80 %, поднимали наши соотечественники. «Вчера прибыл в Любляну к профессору Ясинскому. Вечером к нему пришли профессор Спекторский и профессор из Субботицы Г.В. Демченко, т.е. собрались – бывший ректор и попечитель Киевского учебного округа, бывший директор Киевских женских курсов и бывший проректор Киевского университета. Три большие культурные силы выбросила Родина-мать во время революции», – с горечью констатировал Дмитрий Скрынченко в своей дневниковой записи от 8 августа 1931 года.

Впрочем, на Западе думали иначе.

Две России живут как бы параллельно и сами по себе. Только 100-летний юбилей Пушкина объединит их ненадолго в тот драматический 1937-й.

Последних лицеистов «добивали» на Соловках. Вина их состоялась лишь в том, что поминали они на встречах 19 октября не только усопшего лицеиста Пушкина, но и царя-мученика Николая II, расстрелянного с семьей в Екатеринбурге. Стоя под дулами палачей, князь Голицын мысленно отправил последнее «прости» миру пушкинской строфой: «Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен…»

И впервые за долгие годы вздохнул, наконец, с облегчением: «Устал я от жизни…»

«Замело тебя снегом, Россия»

Жизнь в эмиграции «ломала» многих. Вчерашние атеисты становились истово верующими, убежденные патриоты готовы были смириться с потерей Родины, лишь бы сгинул ненавистный им Советский строй, а самые непримиримые становились вдруг энтузиастами «новой жизни» в СССР.

Очевидно, тут переплелось многое, а главное – тоска по Родине. Этим коварно пользовалось «всевидящее око с Лубянки» – резидентура ОГПУ-НКВД, заполонившая Францию. Наконец, обманутые чекистами люди просто не могли себе представить степени безнравственности тех, кто вербовал их. Одним из обманутых и оказался Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой. Роман их начинался в Коктебеле у Волошина, в мае 1911-го. И не знали они, что жизнь их оборвется тридцать лет спустя. В Гражданскую Эфрон провел три года на передовой и не запятнал себя трусостью, но «сломался» на любви к Родине. В сентябре 1937-го Сергей Эфрон участвовал в ликвидации советского резидента-невозвращенца Игнатия Рейсса. За Эфроном гналась по пятам французская полиция, и доставили его «домой» – на Лубянку. Там он и погиб в октябре 1941-го, через полтора месяца после самоубийства Марины.

«Замело тебя снегом, Россия» – надрывно поет Надежда Плевицкая в парижском кабаке, а зал рыдает, уже сотни раз слушая этот хватающий за душу романс. Господа офицеры утирают слезы, стараясь не думать о том, как бы перехватить несколько франков на оплату своего номера в скверном отеле.

Жизнь певицы поражает фантазию: деревенская девушка, начинала она в «Яре», потом пела вместе с Собиновым, а затем – покорила сердце самого Государя Императора. Рядом с нею некто Ковальский, в прошлом – корниловский офицер. Он давно уже завербован ОГПУ, а в 1930-м завербует и саму певицу вместе с мужем ее, генералом Добровольческой армии Николаем Скоблиным.

Увы, жизнь на широкую ногу требует жертв, когда слава в прошлом.

С годами, эта супружеская пара погремела на всю Европу. Вместе бежали они из Совдепии, обвенчались на Галлиполи, причем посаженным отцом их стал сам генерал Кутепов, глава РОВС, похищенный в конце 20-х чекистами по заданию из Москвы в ходе операции «Трест». В сентябре 1937-го исчез и его преемник, генерал Миллер: он не вернулся в парижскую канцелярию РОВС. Исчез и Скоблин, его ближайший помощник. По одной из версий, его переправили в Испанию, где погиб он вскоре (скорее всего – от пули НКВД). На совести Скоблина и смерть Тухачевского, растрелянного в июле 1937-го (по делу о сотрудничестве с германской разведкой). Мавр сделал свое дело…

На процессе Плевицкой выступал Деникин (Скоблин и его пытался заманить в ловушку). Плевицкая не пережила и 2-х лет каторги: она умерла при невыясненных обстоятельствах. Как видно, судьба распорядилось справедливо.

«Ценой изгнания все оплатить сполна…»

Год 1941-й расколол эмиграцию на два непримиримых лагеря.

Дмитрий Мережковский, выступая по радио в поддержку Гитлера, сравнивал германского фюрера с Жанной д’Арк.

Но были иные. На деле доказали они, что любят Родину, что они потомки тех, кто громил шведов под Полтавой и гнал Наполеона до Парижа.

«Я русская и не хочу изменять своей родине!» – гордо крикнула гестаповцам княгиня Вики Оболенская. Ей, участнице французского Сопротивления, 4 августа 1944 года отрубили фашисты голову в берлинской тюрьме Моабит.

Касавице Вике было всего 33 года…

Мать Мария (в миру – Елизавета Кузьмина-Караваева, а в прошлом – поэтесса Серебряного века), Ариадна Скрябина (дочь известного композитора), 22-летний К.А. Радищев, потомок революционера – все они приняли мученическую смерть.

543

Русский Константинополь

Красота в изгнании. (

«Всего во Франции русских было, вероятно, тысяч двести - триста. В Париже нас было тысяч восемьдесят», - писал о русской эмиграции 1920-ых гг. Александр Вертинский. Это была разношерстная людская масса из аристократии, интеллигенции, казаков, духовенства и других беженцев. Кому-то из них удалось приспособиться к новым реалиям, уделом других до конца дней стала нищета и тяжелая работа в незнакомой стране. Свидетельства о подобных противоречиях жизни на чужбине оставили мемуаристы с самой разной судьбой.

Александр Вертинский, «Дорогой длинною…»

«Обессиленная продолжительной войной Франция нуждалась в мужском труде, ибо война унесла многих её сынов в могилу. Мужские руки ценились. Десятки тысяч русских эмигрантов работали на заводах Рено, Ситроена, Пежо и других. Много людей «сели на землю» и занимались сельским хозяйством — и собственным, если были средства, и чужим, если приходилось наниматься.

Всего во Франции русских было, вероятно, тысяч двести — триста. В Париже нас было тысяч восемьдесят. Но мы как‑то не мозолили глаза. В этом колоссальном городе мы растворялись как капля в море. Через какой‑нибудь год мы уже считали себя настоящими парижанами. Мы говорили по-французски, знали все, что творится вокруг нас, всюду работали с французами бок о бок и старались подражать им во многом. Правда, у нас был и свой быт: свои церкви, клубы, библиотеки, театры. Были свои рестораны, магазины, дела, делишки. Но это для общения, для взаимной поддержки, чтобы не потеряться в этой стране. В душе же каждый считал себя европейцем и парижанином. Снимали «гарсоньеры» и мансарды, устраивались по-мелко-и крупнобуржуазному, ссорились с консьержками, приглашали друг друга — не к себе в дом (как на родине), а обязательно в ресторан к Прюнье или в кабачки на Сене, ежедневно совершали прогулки в Булонском лесу (с собачками и без собак), пили до двенадцати дня различные аперитивы.

Весь Монмартр кишел русскими. Вся эта публика группировалась около ресторанов и ночных дансингов. Одни служили гарсонами, другие метрдотелями, третьи на кухне мыли посуду и т. д. , потом шли танцоры — «дансэр де ля мэзон», или «жиголо» по-французски, молодые люди, красивые, элегантно одетые, для танцев и развлечения старых американок, потом артисты, певцы, музыканты, балетные танцоры, исполнители лезгинки, молодые красавцы грузины в черкесках, затянутые в рюмочку, потом цыгане, цыганки, цветочницы, зазывалы, швейцары, шофёры».

Прибытие русских эмигрантов в Париж (1917)

Живущие в пригороде Парижа русские аристократы слушают радио (1931)

Нина Берберова, «Курсив мой»

«…православный собор на улице Дарю и все сорок сороков русских церквей Парижа и пригородов наполнялись «белыми русскими», как их называли тогда, остатками полков Деникина и Врангеля, молодцеватыми «чинами армии», с их преданными женами, портнихами, вышивальщицами, шляпницами, когда-то бывшими медсестрами Добровольческой армии или просто офицерскими дочками, белоручками и скромницами. Чины армии являлись в собор с детьми: сыном, записанным в мэрии Глебом-Жаном, и дочерью, Кирой-Жанеттой. Беленькие, синеглазые дети ползли на четвереньках к причастию, грудных подносили к чаше, хор Афонского гремел на всю церковь, на паперти стояли старушки-губернаторши, в прошлом — величественные дамы петербургского общества, «распутники», мужья которых давным-давно были заколоты или пристрелены. Среди них — нищие, с красными глазами и опухшими лицами, с грязной шляпой в руке:

Сильвупле, подайте бывшему интеллигенту. В пятнадцатом кровь проливал на полях Галиции… Теперь абориген Армии Спасения.

Подайте безработному, жертве законов прекрасной Франции…

Подайте инвалиду Ледяного похода…

Подайте русскому дворянину кусок горького хлеба изгнания…»

Русская церковь в Париже в день прощания с императрицей Марией Федоровной (1928)

Обед эмигрантов в Париже (1932)

Нина Кривошеина, «Четыре трети нашей жизни»

«Осенью 1925 г. я, в силу сложных денежных обстоятельств, внезапно оказалась одной из хозяек русского ресторанчика «Самарканд». Мы вселились в смрадную комнату над этим бывшим кафе, небольшой зал разукрасили цветными платками, на столики поставили лампы в оранжевых абажурах; появилось пианино, кто-то порекомендовал двух милых юных подавальщиц, уже знавших толк в ресторанном деле, — и «Самарканд» вступил на свое новое поприще, а у кормила, за стойкой, встала я… Вскоре, как-то сама по себе образовалась и артистическая программа: появилась сперва прелестная, цыганского вида Лиза Муравьева «в своем репертуаре», вскоре начал каждый вечер выступать Жорж Северский, известный в мире русских кабаре певец, а затем чудесный музыкант с несноснейшим характером, но безупречным музыкальным вкусом — Владимир Евгеньевич Бюцов.

За ресторанной стойкой оказалась тогда не я одна, но и многие женщины из эмиграции. Русские рестораны и кабаре стали одной из характерных черт Парижа тех лет, от 1922−23 гг. до середины 30-х годов. Были и совсем скромные, куда ходили люди, которым негде было готовить, одинокие, часто жившие в самых дешевеньких и подчас подозрительных отельчиках; впрочем, если «заводилась деньга», то и в этих ресторанах можно было кутнуть, закусить с графином водки, и уж обязательно появлялась музыка — бывало, что тренькал на гитаре сам хозяин, а кто-нибудь подпевал, и часто такой кутеж кончался слезами: «Эх! Россия, Россиюшка!»

Но были и роскошные, чрезвычайно дорогие кабаре, с джазом, певицами, красивыми дамами для танцев, обязательным шампанским, со жженкой, которую зажигали, потушив в зале огни, или с шествием молодых людей в псевдо-русских костюмах, которые через весь зал торжественно несли на рапирах… шашлыки! Каких тут фокусов не придумывали! Об этом и сейчас еще горько вспомнить».

Русский продуктовый магазин в Париже (1930)

Русский ресторан «Якорь» княгини Варвары Репниной (1930-е)

Лев Любимов, «На чужбине»

«Многие казаки батрачили в самых тяжелых условиях и там и в других местах. Один из них, еще молодой и красивый парень, как-то приехал в Париж, зашел в «Возрождение» и разговорился со мной. Оказалось, что он стал батраком после того, как потерял работу на заводе. Работа была нелегкая, оплата низкая, но местом своим он дорожил, так как ему приглянулась дочь хозяина. Смущаясь и запинаясь, он обратился ко мне с просьбой составить для него по-французски любовное письмо. «Нехорошо там жить, — говорил он мне. — Не то что девушки, коровы и те ни слова не понимают по-русски. Никак с ними не сладишь!» Письмо я написал, причем он настаивал, чтобы такие выражения, как «голуба», «мое золото», были переведены на французский дословно. Вышло, в общем, малопонятно, но достаточно пылко. Через несколько лет я снова встретил его. Он постарел, отяжелел. Однако выглядел еще молодцом, со своими лихо закрученными усами и французской кепкой, по-казацки заломленной набекрень. Сообщил, что женился на дочери фермера; тот вскоре умер, и теперь фермером стал он сам. Но жизнь по-прежнему не удовлетворяла его: не ладил с женой. «Эксплуататорша, — говорил он — точь-в-точь как ее отец. И кого эксплуатирует? Таких же казаков, как я, которых я устроил на работу. Черства, скаредна, каждый сантим помнит и готова сантим за сантимом вытянуть из самой кожи у рабочего человека. Ссоримся часто. Почему? Потому, что я со своими казаками держусь на равной ноге. «Ты ведь хозяин, — говорит, — а они батраки! Скверная жизнь!»

Курсы шоферов, организованные русскими офицерами

Таксист — офицер русской армии

Зинаида Гиппиус, «В Париже успокоения еще нет»

«Но что о молодых, когда из старых многие ли чувствуют ответственность, сознают свои ошибки в прошлом? Для этого, впрочем, необходимо быть не совсем старым, сохранять какой-то запас юности, доверчивой доброты к жизни и людям, молодой легкости в движении. Мне уже довелось отметить, что такой «виноватый» человек, как А. Керенский, вышеназванными запасами обладает; это и делает его «своим» в кругу здешней интеллигентной «молодежи». (Один поэт его недурно знает в прошлом; Керенский произвел его на фронте в офицеры…).

Теперь здесь с бывшим «главковерхом» случаются примечательные истории. Одна из них случилась как раз тогда, когда он шел в наш людный кружок, и тотчас была нам рассказана, с подкупающей открытостью. Шел он по улице с довольно узким тротуаром, просматривая газету на ходу. Навстречу дама, с девочкой лет семи: и остановилась. Остановился и Керенский. «Смотри, «- говорит дама девочке, — и запомни! Это он погубил Россию!».

Нет, со мной лучше было, — прерывает Керенский общий смех и откровенные замечания, что дама-то отчасти и права (у нас принята откровенная правда). — Вхожу я раз в магазин… надо же мне иногда купить что-нибудь. Несколько русских, очень хорошо одетых, глядят и вдруг; «Еще по магазинам ходит! Он! Еще по магазинам! Еще покупает!».

Но, в самом деле, должен же я иногда покупать, — прибавляет Керенский, как бы оправдываясь. — Не воровать же мне!

Мы смеялись, утешали носителя такой «славы», но мало соболезновали: есть ведь тут и заслуженное. Он сам это понимает. Если бы не понимал — он не был бы «своим» среди вот этой интеллигентной эмигрантской «молодежи», — вообще не был бы среди них. И ничего бы не понимал из того, что они худо ли, хорошо ли, а понимают. Ему было бы чуждо — или враждебно — архиновое, молодое течение материализма, столь заметное и среди молодежи французской, как упоминалось выше».

Журнал Иллюстрированная Россия издавался в Париже в 1924 — 1939 гг.

Иллюстрированная Россия также проводила ежегодный конкурс красоты

Манекенщица Мария Павлова (1932)

Княжна Натали Полей, внучка Александра II (1937)

Иван Бунин. Дневники

«Ничего не записывал с отъезда в Париж в мае. Приехал туда в одиннадцатом часу вечера 9-го (выехал 8-го, ночевал в Марселе, из М. утром). Вера была в Париже уже с месяц, встретила меня на Лионск. вокзале. Когда ехали с вокзала на квартиру, меня поразило то, что по всему черному небу непрестанно ходили перекрещивающиеся полосы прожекторов — «что-то будет!» подумал я. И точно: утром Вера ушла на базар, когда я еще спал, и вернулась домой с «Paris-Midi»: немцы ворвались ночью в Люксембург, Голландию и Бельгию. Отсюда и пошло, покатилось…»

Корреспондент Сиб.фм на Парижском книжном салоне нашёл книгу с фотографиями Санкт-Петербурга внука русской эмиграции первой волны, сына звёзд американского балета и фотографа ЮНЕСКО Александра Орлова. И поговорил с её автором о жизни русских в Париже после революции 1917 года, традиции семейного стола без политики, балетных кампаниях за рубежом, поиске Америки врага и фотографиях, дающих свободу.

Нечего было делать - балерины забеременели

Расскажите подробнее вашу семейную историю: получается, вы внук той самой русской эмиграции первой волны?

Да, у меня в семье почти все эмигрировали из России. Отец Николай родился в 1914 году. Его отец, мой дед, ушёл на фронт Первой мировой войны до его рождения и не вернулся. Во время революции в 1917 году бабушкин дед - Орлов - был членом думы и губернатором Тверской губернии. Естественно, когда всё началось, они сразу побежали: были эвакуированы белой армией и в конечном итоге добрались до Одессы, а из неё в Турцию. Бабушка с ребёнком (моим отцом) провели там восемь лет. Так долго, потому что бабушка категорически отказывалась от Америки - и Южной, и Северной - как от страны дикарей. И в общем-то была права.

Русский балет Монте-Карло - балетная компания, созданная в 1932 году и разделившаяся потом на две самостоятельные антрепризы: полковника де Базиля и Рене Блюма

У этого поколения уже была французская культура, они говорили на этом языке между собой. Потому что после французской революции была огромная волна эмиграции из Франции в Россию, а потом наоборот. Так что бабушка всё время ждала, чтобы их пустили во Францию. В конце концов дождалась. Мой отец в принципе вырос там. В молодости он был заинтересован балетом, учился у известной балерины Ольги Преображенской, которая преподавала в Париже, и стал довольно известной международной звездой. Был в различных балетных компаниях, например, Русские балеты Монте-Карло, Гран балле дю марки де Куэвас, Русские балеты полковника де Базиля.

Со стороны мамы - Нины Поповой - тоже была связь с Францией. Дедушка Попов из Ростова - гидроэлектрический инженер с французским дипломом. Они попозже бежали, потому что к ним революция дошла не так быстро, как до Петрограда. Мама родилась в 1923 году.

Во Франции, как говорил мой дед, их встретили «мордой об стол».

Несмотря на то, что они все разговаривали по-французски и имели французские дипломы, он был шофёром такси. Но всё равно остались в Париже.

Ваши родители познакомились в Париже?

Да, познакомились в мире балета. Они вместе были на гастролях в Южной Америке с базильевской компанией. В Кубе компания забастовала, потому что Базиль им не платил.

Там нечего было делать, кроме как загорать и есть кокосовые орехи, поэтому многие балерины забеременели.

American Ballet Theatre в 1960 году стал первой американской балетной труппой, гастролировавшей в Советском Союзе

В этот момент их пригласили в Штаты, в Америку, где я и многие другие дети родились. Совсем случайно: мы могли бы быть и кубинцами, но оказались американцами. Это сыграло свою роль: известные балерины с рождёнными детьми в Америке довольно быстро получили все необходимые документы.

Потом они начали строить свою американскую карьеру - American Ballet Theatre, который создан именно этим поколением, потому что балета там в принципе и не было: он появился благодаря наплыву русских. По сути они стали основателями американского балета, но тогда всё было иначе: им не платили бешеные деньги, как потом другим беженцам, например Михаилу Барышникову, Наталии Макаровой. Зато они путешествовали по всему миру, их называли baby ballerinas. Моей маме было тогда лет 16, а в Штатах - 18.

Родители в юном возрасте уже объездили с балетом полмира: у них были гастроли по Австралии, Англии, Германии, Италии.

Меня оставляли в разных местах. Сейчас немыслимо оставлять ребёнка где попало, например в гостиницах. Помню, как было в Испании: мне сказали, что если что-то будет нужно, могу воспользоваться телефоном, кто-нибудь придёт. Вот такой babysitting. Чаще, конечно, оставляли у тётушек и дедушки, который жил в Париже.

Русская эмиграция на чемоданах

Какие детские впечатления остались самыми яркими о жизни с бабушкой, дедушкой и тётями и о русской культуре?

В детстве меня впечатляло понятие семейного стола. Когда малыш первый раз сел, то уже мог сесть и за семейный стол. Так у нас было заведено. Если ты будешь что-то говорить за столом, то должен свою мысль защитить, аргументировать.

То есть чушь нести нельзя!

Эти семейные столы длились часами: начиналось, как полагается, с борща, водки, сёмги, а заканчивалось пирожками. И разговоры, разговоры. Баба, как мы её называли, - Светлана Александровна - всё это готовила и каждый раз говорила:

«Ни в коем случае за этим столом про политику не говорить!»

Только она выйдет из кухни, как начинались разговоры о политике.

Так как они оба были профессорами, то приглашали своих коллег в гости. Летом мы жили недалеко от моря. После этого семейного стола и бесконечных разговоров ходили купаться. Возвращаемся - во всех домах синий и зелёный свет от телевизоров, а у нас на балконе слышны разговоры. Три часа утра, а у нас ещё никто не расходится. Другая культура и другие понятия - это мне позволило открыть свои горизонты и мир. Благодаря этому любопытству все эти университеты и школы меня не задавили. Они учат сидеть, молчать и являться вовремя. То же самое на работе.

Представители этого поколения сидели на чемоданах и не верили, что это безобразие может долго продолжаться. У них была одна мечта - вернуться, продолжать свою жизнь, культуру. Из-за этого нас постоянно мучали бесконечными уроками, в том числе балетными.

Я вырос в русском доме, в котором категорически было запрещено говорить по-английски - только по-французски или по-русски.

Телевизор был запрещён. Мы всегда через окна смотрели к соседям, на этот синий свет, и завидовали им.

Когда вы жили, учились в Париже, у вас было совмещение двух культур - русской и французской?

Да, помню, когда я был в третьем классе, мог сказать «лестница» по-русски и по-французски, а по-английски ещё не знал и вышел нарисовал на доске. В средней школе и в университете я лучше, чем профессор, говорил по-французски и постоянно поправлял её. Она мне говорила в ответ:

«Делай, что хочешь, только молчи».

Действительно двойная культура была: пересекал порог дома, а там висели иконы, портрет царя. В старости мои родные всё же съездили в Россию и вернулись с такими впечатлениями: «Ужас! Что же они сделали с русским языком?! Они его совсем загадили! Многие матерятся! На каждом углу грубые слова! Как же они могли так исказить наш родной язык?» Их поразило ещё то, как был заброшен Питер. Я столько слышал в детстве о Санкт-Петербурге, о том, какой это феерический город. Когда я туда приехал, то сравнил. Не знаю, как теперь, я уже семь лет там не был. Эти ларьки, эти старушки несчастные на улице. До сих пор это там есть?

Университет как бегство от идиотской войны

Потом вы пришли к преподаванию русского языка в университете?

Да, я окончил школу, выбрал Arts в Институте Дальнего Востока и России в Штатах. Это происходило во время Вьетнамской войны, поэтому тех, кто учился, не забирали. Дополнительная мотивация, благодаря чему меня не забрали на эту идиотскую войну. Я стал ассистентом профессора, преподавал русский язык. Нас настраивали против России. Когда я первый раз поехал в Россию, то сопоставил пропаганду с двух сторон.

Раньше выбор Arts в институте позволял тебе идти в любую сторону, а теперь либо ты программист, либо специалист по маркетингу, либо экономист. Если сейчас выбрать Arts, то трудно найти какую-либо работу. Многие дети моих знакомых окончили институт, но не могут найти работу. И такая ситуация по всему миру.

Моё поколение - конец эпохи. Денег нету, но я не могу жаловаться.

Я преподавал русский язык и литературу. Во всех университетах была программа «Учебный корпус офицеров запаса» (The Reserve Officers" Training Corps) для тех, кто записывался в армию: наиболее интеллигентных - посылали в университет, где они могли изучать культуру врагов, в том числе советской России.

Они даже по-английски еле-еле могли своё имя писать. У меня в классе, к сожалению, было большинство таких студентов, потому что их не забирали сразу на войну: они могли два года изучать русский язык, чтобы лучше понимать психологию противника. Я подумал с горечью: «Неужели это будут наши офицеры?» Но какие бы отметки они не получали, автоматически проходили, потому что государство платило университету. Это тоже меня разочаровало в преподавании. Если это политика и экономика, то где же тут образование?!

Библиотека The London School of Economics and Political Science является самой крупной в мире библиотекой по общественным наукам

Ещё один пример. Профессор из известного подразделение Лондонского университета -Лондонской школы экономики и политических наук (The London School of Economics and Political Science) был приглашён в наш университет преподавать во время Вьетнамской войны культуру Вьетнама. Он в свою очередь приглашал на конференции и преподавать буддистских монахов - из тех, которые в те времена сжигали себя на улице, облив бензином, в знак протеста против войны. Это не понравилось руководству: просто так выгнать престижного профессора они не могли, поэтому начали сокращать ему зарплату, подговаривали студентов бунтовать.

Так было в те времена. Я боюсь, что такие времена скоро вернутся. Сейчас идёт мощная пропаганда против России: Америка без врагов жить не может так же, как и Советский Союз не мог без революций.

Мы без войны не можем. К сожалению.

Съехал с рельс. В фотографию

Разочаровавшись в преподавании, вы выбрали фотографию?

Так как я столько лет провёл в академической среде, мне надоело там сидеть. Нужно двигаться, путешествовать, открывать себе горизонты. После того, как я и поучился, и попреподавал, понял, что это тупик. Конечно, можно преподавать восемь месяцев в году, а в остальное время, например, писать книги. Но всё равно ты прикован к университету, а с фотографией можешь быть свободным. Одна из причин, почему я заинтересовался фотографией, - ты не ограничен тематикой: можешь снимать что угодно.

Случайно заинтересовался фотографией ещё студентом. Что называется - съехал с рельс. Как говорили все мои старики:

«Как ты смеешь, у тебя такое образование, столько дипломов и ты будешь фотографом?»

Теперь моя карьера творческая, всё это благодаря эмиграции, которая дала мне дух авантюр. Даже мой отец сказал, когда я заинтересовался фотографией: «Я очень боялся, что ты будешь ходить в костюме и галстуке», а бабушки и тётушки возмущались: «Ты будешь голодать всю свою жизнь, работая фотографом!» Зато я проехал полсвета со своей профессией. Благодаря этому у меня уникальное мировоззрение: когда я слышу любую пропаганду, то сразу же её отсекаю.

Сейчас вы живёте не во Франции, а в Нью-Йорке?

Я жил во Франции много лет. Когда родители начали стареть, мне пришлось вернуться в Штаты, хотя я предпочитаю Европу, несмотря на все беспорядки с беженцами. Но и на Нью-Йорк не могу жаловаться - это космополитический город, где есть разные культуры. Мой отец философствовал и говорил о городе: «Нью-Йорк, Нью-Йорк - какая чудная страна!» Нью-Йорк мало общего имеет со всей Америкой. Там ни на кого косо не смотрят, а как только выезжаешь из Нью-Йорка, то начинается другое отношение, например, к тёмнокожим.

Рафинированная кухня и книги с фотографиями

Вы не просто фотографируете, а делаете книги с фотографиями: как правило, в соавторстве или самостоятельно тоже?

Я предпочитаю книги. Я вырос в такой среде: все мои старики, тётушки, преподавали в университетах. Я с детства окружён книгами.

Я впитал осознание того, что книга - это что-то вечное.

Есть старые книги, которые до сих пор привлекают. Первую книгу с фотографиями я писал самостоятельно. Сделал её о карнавале - языческом празднике, который существовал во всех культурах мира: ездил по Европе, Латинской Америке. Это праздник, который в той или иной форме существует по всему миру. В христианстве много веков подряд пытались задавить этот праздник, потом уложили его в традицию Масленицы.

Елена Молоховец - автор знаменитой книги «Подарок молодым хозяйкам или средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве» (1861)

Книгу о русской кухне царских времён я сделал совместно с моей тётей. В семье были многочисленные тома древних кулинарных книг, например, Елены Молоховец. Все рецепты тогда были написаны на французском. И шеф-повара были в основном французы. В какой-то степени эти книги - исторические документы, потому что они объясняли, как кормить куриц, чтобы у них был определённый вкус мяса. Сейчас это нам в голову вряд ли придёт. Например, их кормили можжевеловыми ягодами, из которых делают джин. Представляете, какая была рафинированная кухня в те времена?

Вообще с издателями сотрудничать сложно: они предпочитают в качестве авторов текста каких-то экспертов. Для книги о Санкт-Петербурге нашли архитектора, о балете - критика балета, о шёлковом пути - историка. Но эти все проекты придумываю я и представляю их издательству. Надо сказать, что издательский мир с каждым годом меняется, уменьшается.

Вы видите, что ползала Парижского книжного салона пустые.

Во Франкфурте в октябре есть мировая книжная выставка Frankfurter Buchmesse, где происходит то же самое.

Была эпоха, до цифровой культуры или на границе с ней, когда гораздо легче было найти издателей: они смотрели в первую очередь не на выгоду, а на интересную и необычную тему. Сейчас крупные издательства вытесняют небольших. Мне сложнее становится найти своего издателя. Мир в сфере издательской деятельности сильно поменялся, и я не уверен, что к лучшему.

С кем вы сделали совместную книгу о Санкт-Петербурге, которую я увидела на российском стенде Парижской книжной ярмарки?

Я даже не знал, что эта книга здесь будет, потому что издатель не участвует в этой ярмарке, она больше именно для продавцов книг.

Как всегда связи в жизни могут быть совершенно неожиданными, поэтому я встретил компанию людей, которые занимались охраной санкт-петербургских памятников. Они показали мне разные места, например, Русский музей, где есть бывший орловский дворец, Гатчину, и я затеял сделать книгу о Санкт-Петербурге. Начал приезжать и снимать этот город.

Исторический центр Санкт-Петербурга и связанные с ним группы памятников - первый в России (и СССР) объект Всемирного наследия ЮНЕСКО

С главным директором охраны памятников Санкт-Петербурга Борей Ометовым мы решили сделать эту книгу совместно с ЮНЕСКО. Потом мне предложили присоединиться к другому проекту ЮНЕСКО, посвящённому Великому шёлковому пути. Маршрут от Одессы, через Туркменистан до границы с Китаем мы проехали в два этапа. Я тоже сделал книгу, а ещё книги о японском городе Киото, Алжире.

Эфемерная культура и ЮНЕСКО

Книгу о близком вам балете вы сделали тоже с помощью ЮНЕСКО?

Балет я снимал всегда, особенно русский, который приезжал во время тогда ещё железного занавеса. Редко приезжали, их охраняли, потому что они искали возможность перескочить за рубеж. Потом я нашёл английского издателя, который заинтересовался этой темой и хотел, чтобы я снял русский балет за кулисами, как его творят. Меня отправили в Москву и Санкт-Петербург, где я снимал классы, репетиции, атмосферу театров за сценой.

У ЮНЕСКО есть такое понятие как эфемерная культура (ephēmeros): живая культура, которую ты видишь каждый раз разной. Балет именно такой, поэтому им эта тема тоже подошла.

Ездить в Россию в те время было очень сложно.

Когда я первый раз поехал туда, меня поселили очень далеко от города, в гостинице для скандинавцев, которые приезжали туда только напиваться, потому что это было дёшево. Благодаря ЮНЕСКО меня потом переселили в хорошую гостиницу.

С ЮНЕСКО мне повезло тогда. В те времена там все не было политизировано: были наука, культура, образование, а теперь пошла жуткая политика.

Доступ к директору был простым: говоришь, что есть идея, и приходишь на встречу.

Не дают деньги, но помогают: предоставляют допуски, письма, чтобы можно было легко осуществлять съёмку, например, в каком-нибудь алжирском дворце или храме. Во время проектных экспедиций все расходы покрывались. Сейчас же в здание ЮНЕСКО тяжело войти просто так: проще сесть в самолёт, чем зайти туда на выставку.

Что в фотографии для вас важно: может быть, предпочитаете какой-то жанр?

Для меня в фотографии нет жанра. Видишь что-то красивое и фотографируешь. Есть свадебные или интерьерные фотографы - это в большей степени зарабатывание денег. Я был фотожурналистом, но быстро понял, что меня мало привлекает человеческое безобразие, как я это называл. Помню, что в университете снимал демонстрации против войны, как полиция бьёт студентов, пускает газ или стреляет из водяных пушек. Но больше меня привлекает культура. Мне повезло, что в те времена в ЮНЕСКО двери были открыты. Можно было поехать куда хочешь, если есть хорошая идея.

Фотография - это очень личное. Если у фотографа есть определённый талант, то он выражает себя. Не каждому удаётся. Как и везде, бывают гении.

Сейчас все становятся фотографами, это всё меняет.

В таком случае я больше люблю работу с агентствами, когда команда трудится над идеей, создавая книгу, а не когда ты просто загружаешь огромное количество фотографий в какой-то фотобанк. Потом кто-то, не всегда занимающийся иллюстрациями профессионально, выбирает твою работу и где-то публикует. Порой можешь даже не узнать свой снимок! Человек, который , почувствовал, создал, отодвигается на второй план.

Первая волна русских эмигрантов, покинувших Россию после Октябрьской революции, имеет наиболее трагичную судьбу. Сейчас живет уже четвертое поколение их потомков, которое в значительной степени утратило связи со своей исторической родиной.

Неизвестный материк

Русская эмиграция первой послереволюционной войны, называемая еще белой, – явление эпохальное, не имеющее аналогов в истории не только по своим масштабам, но и по вкладу в мировую культуру. Литература, музыка, балет, живопись, как и многие достижения науки XX века, немыслимы без русских эмигрантов первой волны.

Это был последний эмиграционный исход, когда за рубежом оказались не просто подданные Российской империи, а носители русской идентичности без последующих «советских» примесей. Впоследствии ими был создан и обжит материк, которого нет ни на одной карте мира, – имя ему «Русское зарубежье».

Основное направление белой эмиграции – это страны Западной Европы с центрами в Праге, Берлине, Париже, Софии, Белграде. Значительная часть осела в китайском Харбине – здесь к 1924 году начитывалось до 100 тыс. русских эмигрантов. Как писал архиепископ Нафанаил (Львов), «Харбин был исключительным явлением в то время. Построенный русскими на китайской территории, он оставался типичным русским провинциальным городом в течение ещё 25 лет после революции».

По подсчетам американского Красного Креста, на 1 ноября 1920 года общее количество эмигрантов из России составляло 1 млн. 194 тыс. человек. Лига Наций приводит данные по состоянию на август 1921 года - 1,4 млн. беженцев. Историк Владимир Кабузан число эмигрировавших из России в период с 1918-го по 1924 годы оценивает минимум в 5 млн. человек.

Кратковременная разлука

Эмигранты первой волны не рассчитывали провести в изгнании всю свою жизнь. Они ожидали, что вот-вот советский режим рухнет и они вновь смогут увидеть родину. Подобными настроениями и объясняется их противодействие ассимиляции и намерение ограничить свою жизнь рамками эмигрантской колонии.

Публицист и эмигрант первой воны Сергей Рафальский по этому поводу писал: «Как-то стерлась в зарубежной памяти и та блестящая эпоха, когда эмиграция еще пахла пылью, порохом и кровью донских степей, а ее элита по любому звонку в полночь могла представить на смену "узурпаторам" и полный комплект Совета министров, и необходимый кворум Законодательных палат, и Генеральный штаб, и корпус жандармов, и Сыскное отделение, и Торговую палату, и Священный Синод, и Правительствующий Сенат, не говоря уже о профессуре и представителях искусств, в особенности литературы».

В первой волне эмиграции помимо большого количества культурных элит российского дореволюционного общества была значительная доля военных. По данным Лиги Наций, около четверти всех послереволюционных эмигрантов принадлежали к белым армиям, покинувшим Россию в разное время с разных фронтов.

Европа

На 1926 год в Европе, по данным Службы по делам беженцев Лиги Наций, официально были зарегистрированы 958,5 тысячи русских беженцев. Из них порядка 200 тыс. приняла Франция, около 300 тыс. – Турецкая Республика. В Югославии, Латвии, Чехословакии, Болгарии и Греции приблизительно проживали по 30-40 тыс. эмигрантов.

Первые годы роль перевалочной базы русской эмиграции играл Константинополь, однако со временем его функции перешли другим центрам – Парижу, Берлину, Белграду и Софии. Так, по некоторым данным, в 1921 году русское население Берлина достигало 200 тыс. человек – именно оно в первую очередь пострадало от экономического кризиса, и к 1925 году там остались не более 30 тыс. человек.

На главные роли центров русской эмиграции постепенно выдвигаются Прага и Париж, в частности, последний справедливо считают культурной столицей эмиграции первой волны. Особое место среди парижских эмигрантов играло Донское войсковое объединение, председателем которого был один из лидеров белого движения Венедикт Романов. После прихода в 1933 году к власти в Германии национал-социалистов и особенно во время Второй мировой войны резко увеличился отток русских эмигрантов из Европы в США.

Китай

Накануне революции численность российской диаспоры в Маньчжурии достигала 200 тыс. человек, после начала эмиграции она увеличилась еще на 80 тысяч. На протяжении всего периода Гражданской войны на Дальнем Востоке (1918-1922 годы) в связи с мобилизацией началось активное перемещение русского населения Маньчжурии.

После поражения белого движения эмиграция в Северный Китай резко усилилась. К 1923 году количество русских здесь оценивалось приблизительно в 400 тыс. человек. Из этого числа около 100 тыс. получили советские паспорта, многие из них решили репатриироваться в РСФСР. Свою роль здесь сыграла амнистия, объявленная рядовым участникам белогвардейских соединений.

Период 1920-х годов был отмечен активной реэмиграцией русских из Китая в другие страны. Особенно это затронуло молодежь, направлявшуюся на обучение в университеты США, Южной Америки, Европы и Австралии.

Лица без гражданства

15 декабря 1921 года в РСФСР был принят декрет, согласно которому многие категории бывших подданных Российской империи лишались прав на российское гражданство, в том числе пробывшие за границей беспрерывно свыше 5 лет и не получившие своевременно от советских представительств заграничных паспортов или соответствующих удостоверений.

Так многие российские эмигранты оказались лицами без гражданства. Но их права продолжали защищать прежние российские посольства и консульства по мере признания соответствующими государствами РСФСР, а затем СССР.

Целый ряд вопросов, касающихся российских эмигрантов, можно было решить только на международном уровне. С этой целью Лига Наций приняла решение ввести должность верховного комиссара по делам русских беженцев. Им стал знаменитый норвежский полярный исследователь Фритьоф Нансен. В 1922 году появились специальные «нансеновские» паспорта, которые выдавались русским эмигрантам.

Вплоть до конца XX века в разных странах оставались эмигранты и их дети, жившие с «нансеновскими» паспортами. Так, старейшина русской общины в Тунисе Анастасия Александровна Ширинская-Манштейн получила новый российский паспорт только в 1997 году.

«Я ждала русского гражданства. Советское не хотела. Потом ждала, когда паспорт будет с двуглавым орлом - посольство предлагало с гербом интернационала, я дождалась с орлом. Такая я упрямая старуха», – признавалась Анастасия Александровна.

Судьбы эмиграции

Многие деятели отечественной культуры и науки встретили пролетарскую революцию в расцвете сил. За границей оказались сотни ученых, литераторов, философов, музыкантов, художников, которые могли составить цвет советской нации, но в силу обстоятельств раскрыли свой талант только в эмиграции.

Но подавляющая часть эмигрантов вынуждена была устраиваться шоферами, официантами, мойщиками посуды, подсобными рабочими, музыкантами в маленьких ресторанчиках, тем не менее продолжая считать себя носителями великой русской культуры.

Пути русской эмиграции были различны. Некоторые изначально не прияли советскую власть, другие насильно были высланы за рубеж. Идеологический конфликт, по сути, расколол русскую эмиграцию. Особенно остро это проявилось в годы Второй мировой войны. Часть русской диаспоры считала, что ради борьбы с фашизмом стоило пойти на союз с коммунистами, другая – отказывалась поддерживать оба тоталитарных режима. Но были и те, кто готов был воевать против ненавидимых Советов на стороне фашистов.

Белоэмигранты Ниццы обратились к представителям СССР с петицией:
«Мы глубоко скорбели, что в момент вероломного нападения Германии на нашу Родину были
физически лишены возможности находиться в рядах доблестной Красной Армии. Но мы
помогали нашей Родине работой в подполье». А во Франции, по подсчетам самих эмигрантов, каждый десятый представитель Движения Сопротивления был русскими.

Растворяясь в чужой среде

Первая волна русской эмиграции, пережив пик в первые 10 лет после революции, в 1930-х годах пошла на убыль, а к 1940-м и вовсе сошла на нет. Многие потомки эмигрантов первой волны уже давно забыли о своей прародине, но заложенные когда-то традиции сохранения русской культуры во многом живы и по сей день.

Потомок знатной фамилии граф Андрей Мусин-Пушкин с грустью констатировал: «Эмиграция была обречена на исчезновение или ассимиляцию. Старики умерли, молодые постепенно растворились в местной среде, превращаясь во французов, американцев, немцев, итальянцев... Иногда кажется, от прошлого остались лишь красивые, звучные фамилии и титулы: графы, князья, Нарышкины, Шереметьевы, Романовы, Мусины-Пушкины».

Так, в транзитных пунктах первой волны русской эмиграции уже никого не осталось в живых. Последней была Анастасия Ширинская-Манштейн, которая в 2009 году скончалась в тунисской Бизерте.

Сложной была и ситуация с русским языком, который на рубеже XX и XXI веков в русском зарубежье оказался в неоднозначном положении. Живущая в Финляндии профессор русской литературы Наталья Башмакова – потомок эмигрантов, бежавших из Петербурга в 1918 году, – отмечает, что в некоторых семьях русский язык живет даже в четвертом поколении, в других – умер много десятилетий назад.

«Проблема языков для меня лично горестна, – говорит ученый, – так как эмоционально чувствую лучше русский, но не всегда уверена в употреблении каких-то выражений, шведский сидит во мне глубоко, но, конечно, я сейчас его подзабыла. Эмоционально он мне ближе финского».

В австралийской Аделаиде сегодня живет немало потомков эмигрантов первой волны, которые покинули Россию из-за большевиков. Они до сих пор носят русские фамилии и даже русские имена, но родным языком для них уже является английский. Их родина – Австралия, эмигрантами себя они не считают и мало интересуются Россией.

Больше всего тех, кто имеет русские корни, в настоящее время проживает в Германии – около 3,7 млн. человек, в США – 3 млн., во Франции – 500 тыс., в Аргентине – 300 тыс., в Австралии – 67 тыс. Здесь перемешались несколько волн эмиграции из России. Но, как показали опросы, потомки первой волны эмигрантов в наименьшей степени ощущают связь с родиной своих предков.

Васильев Александр

О судьбах русских красавиц в эмиграции

Историю создания культа русской красоты в модном бизнесе ХХ века рассказывает знаменитый историк моды и дизайнер Александр Васильев

Их мириады. Они красивы. Они голодны! Русские беженки от ужасов революции бесправны в Европе. К тому же они бедны и застенчивы. Но им требуется работа, срочная и оплачиваемая, чтобы прокормить себя и родителей своих, потерявших все в эти годы. Период 1910-1920 годов переживал мощный подъем женской эмансипации и профессионализма. После веков женского бесправия, когда даже в цивилизованной Европе женщины были лишены всякого права голоса на выборах, наконец-то женский труд стал востребован. Только одна Франция потеряла в Первой Мировой Войне около трех миллионов мужчин. Для восстановления страны и для тяжелой физической работы были нужны свободные рабочие руки. А тут в 1917 году в России под руководством воевавшей с нашей страной Германией был совершен большевицкий переворот, дабы подписать поскорее сепаратный мир на Восточном фронте, потому что обессилившая Германия не могла одновременно воевать и на Западе и на Востоке. Пришедшие к власти в России ортодоксальные коммунисты уничтожали население своей страны целыми классами. Спасая свою жизнь и жизнь детей своих от рук этих бездушных убийц, около 10 миллионов россиян всех сословий покинуло нашу страну, дабы выжить. Эмиграция шла на север через Финляндию, вовремя отсоединившуюся и не признавшую большевицкую антинародную власть провинцию Российской Империи. Эмиграция шла на Восток через Харбин, Манчжурию и Шанхай. Эмиграция шла на Юг через Констанцу, Варну и Константинополь, где Голгофу изгнания прошли сотни тысяч русских беженцев. Бежали от большевиков и через Западную границу - Польшу, Берлин, Прагу...

В 1923 году в Турции к власти пришел Мустафа Кемаль Ататюрк, и условия для жизни большинства русских беженцев в этой стране стали невыносимыми. Многие искали въездные визы в другие страны, и Франция, как я писал выше, где общество нуждалось в рабочей силе, давала их. К тому же, царская Россия была союзницей Франции в Первой Мировой войне. Отношения между этими странами были самыми радушными. Десятки тысяч французов работало в старой России, многие француженки мечтали о месте бонны или гувернантки в русской семье. Русские платили щедро и были тогда гостеприимными, культурными и воспитанными людьми. Французский язык был обязательным в аристократической элите России. Все окончившие в России гимназии знали французский язык и поэтому французы знали, что, принимая у себя в стране дешевую рабочую силу из России на заводы и фабрики, языкового барьера у них не будет. Не будет ни воровства, ни мародерства. Русские были честными, верующими и праведными людьми, борцами с Бесами. И вот с этим огромным потоком беженцев во Франции появились и русские женщины. Жены, дочери и сестры тех, кому удалось получить долгожданную визу в начале 1920-х годов. В годы по окончании Первой Мировой войны модный бизнес Парижа постепенно раскрывал свои крылья. Американские клиенты вновь потянулись в многочисленные дома от Кутюр за моделями. Инфляция обесценила французский франк, и доллары имели очень высокий курс на валютной бирже. Модные дома росли, как грибы после дождя. Все искали нового, оригинального, свежего, экзотичного. Такой послевоенной экзотикой стали русские дома моды, которые внезапно открылись в Париже 20-х годов. Их хозяйками стали предприимчивые и одаренные дамы из первой волны эмиграции, часто знавшие секреты высокой моды, будучи в прошлом клиентами богатых парижских Домов. Чаще всего основательницами этих «домов» были аристократки и столбовые дворянки, представительницы древнейших родов Руси. Рюриковичи, Гедиминовичи, Романовы, получившие художественное образование в Петербурге или в Европе, обладательницы прирожденного хорошего вкуса, имевшие навыки рукоделия. А ведь в начале века выпускницы Института Благородных девиц, смолянки, учились шить и вышивать, домашние работы поощрялись обществом. К тому же отсутствие необходимости заботы о хлебе насущном давало немало свободного времени.

Главными русскими домами моды в Париже был дом вышивки «Китмир», основанный кузиной Императора Николая Второго, Великой Княгиней Марией Павловной. Дом моды «Ирфе» - основанный княжеской четой самых богатых людей России Феликсом и Ириной Юсуповыми, Дом моды «Тао», основанный княжнами Трубецкой и Оболенской совместно с госпожой Анненковой, Дом Моды «Поль Каре», основанный княжной Лобановой-Ростовской, Дом моды «Арданс», основанный баронессой Кассандрой Аккурти и несколько других. С ними конкурировали и более маленькие, домашние ателье, которые назывались «увруары русских женщин», дома белья, дома шляп... Все эти заведения, большинство из которых продержалось всего несколько сезонов из-за отсутствия коммерческих навыков в дворянской среде, нуждались в манекенщицах для показов своих моделей. Слово «манекенщица» - уже советского разлива. В Париже русские дамы, занимавшиеся этим ремеслом, называли себя «манекенами». Случалось часто так: мама шила для какого-то русского, а часто и французского дома - а дочь показывала модели.

Русские девушки в 20-е годы ценились белизной кожи, голубизной глаз, высокими скулами. А вот мода на блондинок пришла лишь после 1929 года, вот почему вовсе не удивительно обилие грузинок-манекенщиц в те годы на парижском рынке: княжна Дадиани, княжна Шервашидзе, княжна Челокаева. Требовались брюнетки, и закавказские красавицы очень подходили в это время. Полных тогда было мало - еще бы! Пережив революцию, гражданскую войну и беженские лишения, трудно быть пухленькой. Вот почему старались все же выбрать длинноногих и стройных. Средний рост манекенщиц в те годы был 160 см - мода на очень высоких пришла лишь в конце ХХ века.

Отмечу, что никакого престижа в этой профессии заведомо не было. Это был тяжелый, полурабский труд, не слишком хорошо оплачиваемый. Манекенов делили на разные категории: самой распространенной были «Домашние манекены», которые своей фигурой подходили для постоянных примерок. Часами они простаивали на столах, пока им равняли подолы, драпировали и закалывали на них муслины, тюли и креп-марокены. Другой категорией были «манекены кабины». Это были штатные единицы в каждом доме, которые регулярно показывали созданные домом модели. Как правило, большие дома моды позволяли себе 6-8 «кабинных» манекенщиц. А маленькие обходились двумя-тремя девушками. Понятия «языка» или «подиума» не существовало, и показы проходили в салоне - гостиной каждого дома. Ежедневно проходило по 3 показа и к определенному часу, например, к 11.00, 14.00 и 17.00 дамы из числа возможных клиенток и покупательниц приходили в свой любимый дом моды, чтобы посмотреть новинки сезона.

В каждом парижском доме моды работало по 2-3 русских девушки. В процентном отношении количество русских манекенщиц на парижском рынке к 1929 году составило около 30%. Манекенщицы приходили на работу утром и размещались в «манекенской кабине» - их гримерной, где красились и причесывались. Дома моды выдавали им по паре шелковых чулок и золотистых парчовых туфель, подходящих ко всем моделям. Над девушками была начальница - шеф кабины, которая следила за опозданиями, фигурой и поведением девушек. В модельных платьях пить кофе или курить строжайше запрещалось! Не поощрялись и знакомства с мужьями клиенток, за что вылетали с места в два счета!

Профессия манекенщиц в эпоху Ар Деко была «говорящей». Манекенщицам приходилось часто на нескольких иностранных языках рассказывать своим клиенткам о моделях, которые они носят. Об особенностях ткани, кроя или отделки. Вот почему именно русские полиглотки, с детства знавшие по 3 языка, очень ценились. А главное - манеры...

Профессия манекенщицы была придумана в середине XIX века основателем искусства Высокой моды англичанином Чарльзом Фредериком Вортом. Именно ему пришла идея показывать новые модели сперва на своей жене, Марии Ворт, а потом на хорошеньких дамах, клиентках или актрисах. Однако работать для моды было делом полу-света. Даме из общества выставлять себя на показ считалось зазорным и малопривлекательным. Часто в модели, а их требовалось очень мало, шли кокотки, танцовщицы, большие и малые «горизонталки»!

Модная фотография появилась уже в 1870-е годы и, постепенно развиваясь, стала настоящим бизнесом в Париже в 1900-е... Сохранилось множество блестяще выполненных фотографий ателье Ретланже, где невысокого роста пикантные красотки с заретушированной белилами, непомерно узкой талией демонстрируют шедевры от Кутюр из ирландского гипюра, шелкового фая или мальтийского кружева. Все великие дома моды Бель Эпок-Ворт, Пакен, Дусе, Дреколь, Сестры Калло, Дейе - пользовались услугами таких фотомоделей. Они требовались и для открыток, вошедших в моду в викторианскую эпоху. Этот период знал уже своих великих звезд этого нового бизнеса и красавиц - бельгийскую танцовщицу Клео де Мерод, итальянское сопрано Лину Кавальери, французскую актрису кабаре Эмильенн д’Аленсон. Они были, бесспорно, прекрасны, чего не скажешь об их репутации и основных источниках их доходов. Некоторые дома моды выбирали себе «звездочек», которых постоянно одевали и так рекламировали себя в прессе. Например, «лицом» знаменитого дома Пакен была французская актриса Арлетт Доржер. Первой известной русской фотомоделью в Париже в 1910-е годы, еще до революции, стала актриса варьете Наталья Труханова, известная красавица, впоследствии вышедшая замуж за военного атташе Российского посольства графа Игнатьева.

Идея показа моделей в форме дефиле моды принадлежит, бесспорно, Полю Пуаре, который устраивал в 1910 году показ моделей своего дома в саду собственного особняка в Париже, где модели выстраивал вереницей. Именно Поль Пуаре был первым организатором профессионального показа моды в Москве и Петербурге в 1912 году, куда он приезжал с целью покорить царскую Россию своими лишенными корсета новинками моды с завышенной талией. Тогда Пуаре встретился вновь в Москве с выдающейся русской создательницей моды Надеждой Петровной Ламановой, бывшей на его показе и запомнившей некоторые приемы работы. Благодаря таланту своих французских манекенщиц, Пуаре продал в России свои модели, а русский свет запомнил надолго это блестящее зрелище. В Петрограде, столице России в то время, первый показ русской моды с русскими моделями состоялся 14 мая 1916 года в «Палас-театре». Среди участниц была знаменитая дягилевская балерина Тамара Карсавина, показавшая модель красного вечернего платья по эскизу Бориса Анисфельда, красавица Ольга Глебова-Судейкина, показавшаяя модель красного манто по эскизу своего мужа, художника Сергея Судейкина и балерина Мариинского театра Людмила Бараш-Месаксуди, показавшая модель из старинных русских набивных платков по эскизу князя Александра Шервашидзе. Этот исторический показ можно смело считать началом, первым показом моды отечественных дизайнеров у нас в стране! Он не прошел даром, его запомнили надолго и, приехав несколькими годами позже в Париж, русские барышни, придя в большие дома французской моды по нужде, уже знали о показах Пуаре в России и вечере русской моды в «Палас-Театре». И приходом своим постепенно сделали эту профессию престижной. Еще никогда княжны, графини и баронессы мод не показывали. А русские модели обладали прекрасным воспитанием, красотой, манерами и еще вдобавок и громким титулом, сводившим с ума парижан. Об этих первых русских моделях с ностальгией и гордостью писал парижский журнал «Иллюстрированнаяя Россия» 22 января 1932 года: «И вот в этот город - мир греха прежних русских поколений - робкой поступью вошла русская эмигрантка: в свое время ее мать и бабушка одевались у Ворта, Пуаре и Бешофф-Давид, а эта юная русская женщина только что вырвалась из ада революции и гражданской войны! Еще недавно служила она сестрой милосердия на фронте у Деникина и в английских госпиталях в Константинополе. Она вошла в столицу женской элегантности и постучалась в двери роскошного maison de haute couture. И массивные двери перед ней открылись, и она покорила все сердца...»